Яковлев Григорий Яковлев (Григорий, 1703 - 1756) - автор сочинения "Извещение праведное о расколе беспоповщины". Происходил от православных родителей, перешедших впоследствии в даниловский беспоповщинский толк и поселившихся в Выговской пустыне. В Выгорецком монастыре Яковлев проходил должности пономаря, псаломщика, канонархиста и головщика. Прожив около 20 лет в Выгорецком монастыре, Яковлев перешел в Сергиев скит, где прожил семь лет; за это время Яковлев имел возможность близко узнать всех главных выгорецких деятелей, начиная с Данилы Викулова и Андрея Денисова; при нем происходило составление знаменитых "Поморских ответов" на вопросы иеромонаха Неофита. Размышления и исследования о спорных религиозных вопросах привели Яковлева к соединению с православной церковью. По смерти отца, в 1748 г., Яковлев отправился в Санкт-Петербург. Принятый "благосердно" Святейшим Синодом, Яковлев представил ему свои тетради с выписками из святоотеческих книг в опровержение раскольнических лжеучений, а затем приступил к составлению "Извещения праведного о расколе беспоповщины", для представления также Святейшему Синоду в виде покаянного писания. Сочинение это он заключил просьбой к православным архипастырям - принять его в церковное общение, "иже четыредесятолетно гладом причащения истаеваемого"; он просил также определить его в какое-либо пристойное ему дело, но не в "в мирском и любострастном жительстве", а "в тихости спасительного монашеского пристанища". Есть основание полагать, что поступивший в 1755 г. из игуменов Можайского Колоцкого монастыря в настоятели Переславского Данилова архимандрит Гермоген - именно бывший беспоповец Григорий Яковлев. Настоятелем Данилова монастыря архимандрит Гермоген был не более года: в 1756 г. он скончался в Воскресенском, именуемом Новый Иерусалим, монастыре. Сочинение Яковлева в подлиннике имеет следующее заглавие: "Испытание о раскольнических мнениях и исповедание о единой соборной истинной и православной церкви, вкупе и извещение праведное о расколе беспоповщины, в лето 1748-е, нелицемерное мое и чистое пред Господом Богом, многогрешного Григория Иаковлева сына". В нем говорится о еретиках, существовавших в греческой церкви, потом о еретиках, бывших в церкви российской - стригольниках, учениках Феодосия Косого, о начале раскола; излагается история поморского или Данилова раскольнического толка; произносится суждение о беспоповщинском расколе вообще. Изложив свою собственную биографию, автор сообщает сведения о всех лицах поморского и иных беспоповских согласий, которые были ему лично известны и о которых он знал из верных источников, а также сведения о сочинениях главных выгорецких учителей, о библиотеке Выгорецкого монастыря; наконец, предлагает свои соображения о средствах к ослаблению поморского раскола, или, как он выражается, о "способах к обращению раскольников иже в Суземке". Яковлев несомненно обладал замечательным умом, обширной начитанностью, редкой памятью и, надобно полагать, большим ораторским талантом, - способностью убедительно и свободно излагать свои мысли в устных беседах, чем только и можно объяснить его решительное влияние на людей, подобных Алексею Иродионову, который называл его "дивным мужем". Как писатель, Яковлев значительно уступает Алексею Иродионову; в его сочинениях ощущается иногда недостаток строгой логической последовательности и правильности речи. Для истории раскола, особенно поморского, сочинения Яковлева - материал великой цены. Профессор Н. Субботин издал вполне собственно четвертую главу его, самую обширную и самую важную в историческом отношении, а из других извлек только то, что представляет интерес для истории раскола. Сочинение Яковлева издано по рукописи, находившейся в библиотеке черниговской духовной семинарии (№ 141). Рукопись эта написана довольно красивой и тщательной скорописью, с фигурными заглавными буквами и некоторыми рисунками. В рукописи помещена составленная Яковлевым карта "Суземка раскольнического" в Заонежье, с обозначением существовавших в его время раскольнических скитов и земельных участков, весьма полезная для ознакомления с состоянием поморского раскола в половине XVIII столетия. Точная копия этой ландкарты приложена к изданию сочинения Яковлева. См. Н. Субботин "Бывшего беспоповца Григория Яковлева Извещение праведное о расколе беспоповщины" (Москва, 1888; здесь же и биографические сведения об Яковлеве).

Биографический словарь . 2000 .

Смотреть что такое "Яковлев Григорий" в других словарях:

Автор сочинения "Извещение праведное о расколе беспоповщины"; родился в 1703 г. в Великом Новгороде и происходил от православных родителей, перешедших впоследствии в Даниловский беспоповщинский толк и поселившихся в Выговской пустыни.… …

- (1703 1756) автор сочинения Извещение праведное о расколе беспоповщины. Происходил от православных родителей, перешедших впоследствии в даниловский беспоповщинский толк и поселившихся в Выговской пустыни. В Выгорецком монастыре Я. проходил… … Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона

Яковлев Григорий - (1704 1756) – духовный писатель, автор сочинения: Извещение праведное о расколе беспоповщины, имеющего громадное значение для истории раскола. Будучи с детства беспоповцем и проживая долгое время в беспоповщинских монастырях (20 лет в… … Полный православный богословский энциклопедический словарь

В Википедии есть статьи о других людях с такой фамилией, см. Яковлев. Григорий Кузьмич Яковлев … Википедия

Генерал от артиллерии, член военного совета. Родился 18 го января 1801 г. Воспитывался сначала дома, потом в частном учебном заведении, по окончании которого решил посвятить себя военной службе и в конце 1817 г. поступил юнкером в 25 ю… … Большая биографическая энциклопедия

Григорий Иванович Яковлев Дата рождения 4 июля 1834(1834 07 04) Дата смерти 1894 год(1894) Принадлежность … Википедия

Генерал майор; р. 30 января 1801 г., † 22 февр. 1875 г. {Половцов} … Большая биографическая энциклопедия

Содержание 1 A 2 Б 3 В 4 Г 5 Д … Википедия

1 й секретарь Ленинградского обкома КПСС в 1970 1983 Дата рождения: 7 февраля 1923 Место … Википедия

Григорий Васильевич Романов 1 й секретарь Ленинградского обкома КПСС в 1970 1983 Дата рождения: 7 февраля 1923 Место … Википедия

Книги

• Свой круг , Григорий Забельшанский, Екатерина Бобринская, Александр Кроник, Сергей Кусков. Коллекционер Александр Кроник начал собирать работы своих современников, будущих классиков нонконформизма Анатолия Зверева, Владимира Яковлева, Дмитрия Плавинского, Владимира Немухина и…

Поминайте наставников ваших, которые проповедовали вам
слово Божие, и, взирая на кончину их жизни,
подражайте вере их (Послание Ап. Павла Евреям гл.13:7).

Предо мной пачка аккуратно сложенных ровных листков бумаги исписанных выразительным, крупным почерком — письма моего духовника о. Григория Яковлева. Минуло уже 10 лет с того тяжелого для его духовных чад и великого для него самого дня, когда он в жутких муках отошел в Иной мир.

Отчетливо помню следующий за тем день. Я, будучи еще мирянином, работал на Иркутском машиностроительном заводе в цехе сборки гидрооборудования. Приходит сообщение по пейджеру от моей супруги: «Минувшей ночью у себя на приходе в п. Тура зверски убит о. Григорий». Звоню в Туру, выясняю все обстоятельства. Первому сообщаю о. Дионисию Садовникову, теперь уже тоже покойному, призываю донести печальную весть всем знавшим погибшего и прошу молитв о его упокоении…

Молюсь и сам, сердце разрывается, мысли путаются, а в душе борются противоположные чувства. Боль от потери близкого, дорогого человека, духовного наставника, с которым связано мое обретение Православия, первые шаги в Церкви и ощущение сиротства давят невыносимым грузом, но вместе с тем несомненная вера в вечную жизнь, упование на Господа тихим лучом сквозь мрак скорби вносят свет надежды. Надежды на то, что Господь примет страдальца, простив ему все его вольные и невольные прегрешения, и нас не оставит, потому что все свершившееся произошло по великому Промыслу всемилосердного Создателя.

И только спустя месяц или полтора приходит успокоение. Надо жить дальше и стараться следовать всем тем наставлениям, которые оставил батюшка.

Именно в это спокойное от эмоций и тяжелых дум время мне приснился необычный сон. Во сне этом, как наяву, на мой то ли укор, то ли вопрос: — «Батюшка, как же Вы нас оставили»?! Отец Григорий и твердо, и ласково произносит: «Не бойся, я с тобой»! С этими словами я проснулся пораженный и удивленный. Знаю, что к снам нужно относиться осторожно, и сам не увлекаюсь и другим не советую, но этот сон храню как великий подарок от Господа.

Перечитываю письма, и в памяти как живой встает образ иеромонаха Григория (о.Геннадия до пострига). Живой, резкий, категоричный, весь дышащий каким-то религиозным порывом, требовательный и суровый. Тогда я, может быть в силу обстоятельств своего воспитания считал это терпимым, прощал ему от всей души и недоумевал о непослушных братьях. А сейчас мне видится, что с ним действительно было нелегко, и я теперь, отчасти, понимаю тех, кто уходил от о. Геннадия.

Но я видел его и другим, я видел его задумчивым и печальным, ранимым и кающимся, искренним и беззащитным.

Он делал для своих пасомых (а в братстве нашем было до 50 человек) все что мог — принимал, учил, наставлял в вере, кормил, одевал, снабжал книгами и деньгами. Он отдавал себя целиком (в отличие от других «пастырей, пасущих себя самих» Иез. 34:8), но и требовал взамен не только послушания, но и простого человеческого понимания, внимания и прощения. Как-то жаловался в письме на короткую память некоторых, вот мол даже телеграммы не пришлют. Много ли человеку надо — пару предложений по телеграфу… Отец Григорий писал: «Умом понимаю, что то, чего хочу, не полезно лично для меня:…благодарности и почитания тех, которым отдавал все, которых по милости Божией, привел ко спасению…Но и для тех, у кого короткая память, это неполезно… Я, как и все, наверное, ищу понимания, милосердия, а не оправдания в грехах».

Познакомились мы 7 февраля 1993 г. Мой однокурсник по историческому факультету ИГУ Андрей Павлов, на тот момент уже более полугода посещавший братство Свят. Иннокентия, которое организовал о. Геннадий, привел меня в храм. Долго я сопротивлялся его зазываниям, хотя и считал себя христианином, но тем не менее, Церкви не посещал. Наконец я согласился, и мы поехали в Знаменский монастырь г. Иркутска. Помню, как сейчас, то великое чувство трепета и радости наполнившее меня, впервые переступившего порог Знаменского храма. Ощущение возвращения в родной дом, после долгой разлуки. Как будто вдруг обрел то, что всю жизнь искал. Спустя 9 лет Господь сподобил меня в этом храме принять Таинство Священства и послужить здесь, у мощей Свят. Иннокентия, около двух лет.

Иерей Геннадий тогда был клириком Иркутской епархии и служил уже несколько лет в указанном храме. Жилищем ему была небольшая квартирка на первом этаже архиерейского дома напротив церкви.

Поначалу он показался мне неказистым. Худощавый, среднего роста, коротко подстриженный, с редкой и неуклюжей бородой, нос «картошкой», во взгляде и выражении лица что-то резкое и испытывающее, одет в простой подрясник, всегда препоясан монашеским поясом, хотя тогда монахом не был.

Остались на воскресную школу, первая личная беседа, в которой о. Геннадий сам бывший протестант и знаток Священного Писания почему-то стал убеждать меня в истинности православного священства, хотя я никогда протестантом не был и все мое доморощенное первоначальное недоверие к Церкви рассеялось без всяких убеждений ровно в тот благодатный момент как я зашел в Знаменский храм. Со временем я по иному увидел о. Геннадия.

Через неделю, 14 февраля, состоялась моя первая исповедь у о. Геннадия. Дело в том, что крещен я был еще в детстве, по настоянию своей бабушки по маме, но ни разу не исповедовался. Таинство проходило в Преображенском приделе, хотя в бытность мою уже священником Знаменского храма мы всегда исповедовали в Казанском, как и сейчас это делается.

Считаю большой милостью Божией, что на протяжении нескольких лет я имел такого духовника. У многих потом исповедовался, но так до сих пор не нашел подобного ему. К слову сказать, исповедь всегда остается насущным деланием для всякого христианина, тем более священника, ведь и священник не только руководящий к спасению, но и спасаемый. Для мирянина наличие духовного отца, а для сущего в сане духовного собрата, превосходящего тебя опытом, мудростью и ведением, у которого на исповеди ты можешь обнажить свои духовные раны и, обретя понимание и сочувствие, получить утешение и духовное лечение — есть большой дар Божий и вместе большая редкость.

К Таинству Покаяния о. Геннадий относился очень внимательно. Именно на исповеди завязались между нами какие-то незримые духовные отношения, сопровождавшие нас на протяжении последующих 7 лет. Батюшка приветствовал исповедь не поверхностную, не простое перечисление грехов «слухом, нюхом, духом» как он передразнивал некоторых. Исповедь состояла из подробного разбора, однако без задержки на самих грехах, шел поиск причины духовной болезни, обязательно давались советы из Священного Писания или Святых Отцов. Искренность, полная открытость на исповеди располагала его к взаимности. Помню, я как-то беззлобно и просто сказал, что соблазняюсь его вспыльчивостью и осуждаю его за порой грубое отношение к некоторым братьям, на что он искренно попросил прощения, снисхождения и молитв о нем… Будучи очень строг и непреклонен в обычной обстановке, о. Геннадий на исповеди проявлял ко мне необычайное сочувствие и не только журил и делал, что называется «внушение», но и помогал разобраться в себе и, что самое дорогое каким-то образом давал надежду. Исповедь у о. Геннадия для меня всегда была действительно «врачебницей» как сказано в священнической молитве пред ней. От аналоя с Крестом и Евангелием я отходил, как выходит металл из кузни, очищенный, обновленный.

Отец Геннадий от всех состоящих в братстве требовал исповедоваться только у него, объясняя это тем, что как лечиться нужно у одного врача, так и духовное окормление проходить у одного священника, который, зная твои слабости, обстоятельства, склонности и возможности, сможет полноценнее руководить тебя во спасение. Знаю, что он за это подвергался нареканиям от других священнослужителей, которые впрочем, критикуя его, сами не стремились обременять себя духовничеством.

Квартира о. Геннадия состояла из небольшого коридора, в конце которого располагалась кухня, и двух комнат, первая из которых служила вместе и столовой и классом для занятий. По воскресным дням после Литургии устраивалась общая трапеза, по окончании которой начиналась воскресная школа. Во время обеда назначался чтец, который при общем молчаливом стуке ложек читал житие подвижника, память которого выходила на этот день, слово Святого Отца или что-нибудь из учительных книг Ветхого Завета. Часто говорил сам о. Геннадий. Объяснял прочитанное на Литургии Евангелие или смысл Праздника. Батюшка был великолепным рассказчиком, он обладал хорошей памятью, был весьма начитан. Семинарии он не заканчивал (у него было университетское образование, исторический факультет), но видимо благодаря усердной самоподготовке имел обширные и глубокие знания по богословию. Его проповеди запоминались не только за свою содержательность и красоту, но и за искренность, непредвзятость и злободневность. И никак нельзя не упомянуть, что у него был приятный высокий голос и то, что он красиво и правильно пел.

Как я уже упоминал, он пришел в Православие из протестантизма, добрым наследством от которого являлось прекрасное знание им Библии. Для меня лично постоянное чтение Нового Завета было еще до прихода в братство и остается теперь самым назидательным и благодатным деланием. И в этом мы как-то духовно сошлись с о. Геннадием, в общих беседах на евангельские темы я проявлял достаточную осведомленность и от того чувствовал с его стороны уважение ко мне за любовь к Евангелию.

На занятиях в воскресной школе, которую организовал и вел несколько лет этот самоотверженный священник, мы изучали историю Церкви, Священное Писание, постигали азы церковнославянской грамоты, разбирали последование церковных служб.

Средний возраст состоящих в братстве колебался от 15 до 30 лет. Были дети 8-11 лет и верующие среднего и даже преклонного возраста.

Были и сестры, но юношей было больше. Для о. Геннадия стояла задача не только приобщить молодое поколение к Церкви, но и для Церкви воспитать священнослужителей. Как-то раз в общей беседе, обращаясь к сидящим братьям, он категорично заявил, что все мы должны стать священниками. Признаюсь для меня, тогда семнадцатилетнего первокурсника университета, только-только вошедшего в лоно Русской Православной Церкви, и ничего еще не соображающего ни в духовной, ни в богослужебной жизни, такой призыв был непонятен, и я даже внутренне воспротивился ему. Но уже менее чем через полгода, после моей первой поездки в г.Енисейск и знакомства с протоиереем Геннадием Фастом моя судьба была предрешена. В душе созрело и укрепилось твердое личное желание служить Господу, если на то будет Его воля.

Для о. Геннадия приверженность к Церкви его пасомых, и особенно готовность и согласие их на священническое служении было великой отрадой и славой. Батюшка писал: «Мой личный синодик для ежедневного поминовения насчитывает уже сотни — только самых близких духовных чад, около двух десятков из них уже в священном сане, еще с десяток учатся в семинариях, да и остальные, практически все остались в церкви и хоть с разным усердием, но посещают Богослужения — это ли для меня не награда в вечности?»

Следует заметить, что мне не легко давалась жизнь в братстве. Быть под началом о. Геннадия значило во многом отказаться от своих желаний и привычек, и не только греховных. Сам я, как и многие из братьев и сестер пришел из мирской жизни, из нецерковной семьи и новые правила и распорядок часто не состыковывались с прежними. Например, появилось строгое указание посещать богослужения не только по воскресеньям утром (Литургия), но и в субботу вечером (Всенощная), а также по великим праздникам среди недели. В воскресенье после службы нельзя было уходить домой, нужно было оставаться на обед и воскресную школу, а это до 2-3 часов дня. Следил о. Геннадий и за тем, чтобы его подопечные регулярно исповедовались. На службу нужно было приходить вовремя, опоздания порицались. Уходить со службы без особой нужды возбранялось. На то или иное дело необходимо было получить благословение. Собрался прочитать книгу — благословись, куда-то поехать — благословись, что-то предпринять — возьми благословение. В связи с этим большое огорчение вышло у меня, когда я по традиции собрался летом ехать в деревню к бабушке, на что духовник не дал мне благословения, потому что предполагалась поездка в Енисейск. Смириться было не просто, зато духовная польза от паломничества «питает» меня по сей день.

К внешнему виду предъявлялись следующие требования: юноши и мужчины обязаны были приходить в храм в «классической» одежде — брюки, туфли, рубашка с длинным рукавом, пиджак или не цветастая кофта. Батюшка терпеть не мог заявлявшихся в спортивной форме и кроссовках. Ворот рубахи должен был быть закрыт на последнюю пуговицу, брюки препоясаны ремнем. Волосы аккуратно подстрижены, а бороду о. Геннадий требовал не брить. Вот это последнее правило особенно возмущало многих и было предметом частых протестов со стороны братьев. На что о. Геннадий реагировал весьма сурово. За несоблюдение правил можно было получить хорошую взбучку, вплоть до «изгнания» из братства.

С сестрами проще — им предписывалось не стричь волос, носить платок и длинную юбку, никакой косметики и украшений. Однажды о. Геннадий сделал при мне выговор одной сестре в таком тоне: — Ты что кольцо-то напялила? Снимай! Вот выйдешь замуж, тогда, пожалуйста!

Свои требования батюшка обосновывал цитатами из Священного Писания и традицией Православия. Сами по себе эти запросы, по мере воцерковления становятся понятны и естественны, но то, как о. Геннадий проводил их в жизнь, может быть, не всегда было правильно. Я бы сказал, что ему не хватало гибкости, чтобы с каждым конкретным человеком работать тактично и терпеливо. Будучи натурой порывистой, категоричной, батюшка не всегда, как мне кажется, чувствовал ситуацию и часто налагал на несозревших «неудобоносимые бремена». Я, благодаря, просто природным задаткам и хорошему воспитанию имел готовность к этому жесткому отношению, умел как-то подстроиться к его требованиям, поэтому мне удавалось избежать сильных выговоров и наказаний, хотя и доставалось пару раз. А вот некоторым братьям, менее сообразительным и аккуратным, да еще непослушным и упрямым попадало постоянно. Думаю, это не могло не вводить их в уныние и в конечном итоге отталкивало от духовного отца. Впрочем, существовал простой и надежный способ наладить отношения — это слово «простите!»

Самому о. Геннадию извинением служило его искреннее желание добра своим духовным чадам, переживание за их совершенствование во Христе, забота от всего сердца о том, чтобы они не погибли в стихиях суетного и безбожного мира.

К тому же нужно заметить, что батюшка сильно болел. У него была очень редкая болезнь почек и, как следствие, гипертония и камни. Помню, после службы ему приходилось в буквальном смысле выжимать рубаху, а на подряснике со стороны спины белыми волнами оставались солевые разводы. Это не могло не сказываться на его эмоциональном состоянии.

Этот контроль, эти требования для меня лично, воспитанного практически одной матерью принесли благие плоды. Строгих, но справедливых родителей сначала больше боятся, а со временем все больше любят и проникаются к ним безграничным уважением и благодарностью. Ушинский говорил примерно следующее: «Воспитание, желая счастья человеку, должно готовить его не к счастью, а к труду жизни». Отец Геннадий прекрасно знал натуру человека, удобосклонную к лени и расхолаженности без дисциплины и надзора. Знал он и жизнь, которая «ломает» неподготовленных, поэтому стремился закалить характеры своих послушников.

Для о.Геннадия все мы были его детьми. Неверующая мама одного брата пришла к нему выразить свое недовольство его требованиями и вообще тем, что ее сын «пропадает» на воскресной школе. Я присутствовал при разговоре. Свои выпады женщина закончила каверзным вопросом: — А у Вас самого-то дети есть?!

На что батюшка искренно и уверенно отвечал, подразумевая всех своих духовных чад: — Они в с е — м о и д е т и!

Действительно семьи у о.Геннадия не было. Он вообще возвышал всегда безбрачный образ жизни, сам мечтая о монашестве. Для него девизом являлось утверждение апостола Павла «Неженатый заботится о Господнем, как угодить Господу; а женатый заботится о мирском, как угодить жене» (1Кор. 7:32-33).

Брак для него был чем-то низшим по сравнению с безбрачием, посему своих духовных сыновей он призывал хорошенько подумать, прежде чем решиться выбрать путь. У него в свое время не сложилась семейная жизнь, придя в Церковь, он всего себя отдал служению и пастырству. Однако, будучи одиноким, он не был одиночкой. Коммуникабельный и открытый он видел истинное бытие Церкви в полноценной общинной жизни, во взаимном общении, помощи, а дело пастыря в собирании и духовном окормлении всех членов общины. Свобода от житейских попечений позволяла ему расходовать все свои силы и средства на эти замыслы.

В братстве была добрая традиция совершать паломнические поездки в г. Енисейск, бывший для о. Геннадия некоей духовной родиной. Там он еще до принятия сана подвизался несколько лет псаломщиком, там нес свое церковное служение его собрат и духовник протоиерей Геннадий Фаст.

Летом 1993 г. состоялась уже вторая поездка, в 94 — ом третья. Для меня это были два незабываемых путешествия в составе братства во главе со священником в далекий сибирский город.

В 93-м мы добирались до Енисейска на поездах, а в 94-м летали на военном самолете. По этому поводу существует статья в газете «Красная звезда», автор которой летчик того самого самолета пишет о чуде, произошедшем во время нашего полета. Оказывается, (мы, конечно, не знали реального положения), что во время полета машина сильно обледенела и была опасность погибнуть. Тогда мы по настоянию о. Геннадия стали дружно молиться и все по милости Божией обошлось.

В Енисейске нас сердечно принимал и размещал у себя на приходе настоятель о.Геннадий Фаст. Жили в небольшой гостинице при его двухпридельном храме. Заезжали мы накануне престольного праздника Св. Первоверховных Апп. Петра и Павла и в течение месяца подвизались на разных послушаниях, участвовали в богослужениях, слушали толкования о.Фаста, известного богослова и библеиста, ходили отдыхать и купаться на Енисей.

Именно здесь в тесном общении братьев, под неусыпным оком о. Геннадия зарождалась настоящая дружба. Благодаря этим поездкам я открыл для себя мир богослужения, научился молиться по правилу, читать по-церковнославянски, приобрел навыки в обычных бытовых делах. По настоянию о. Геннадия мы сами готовили пищу, мыли полы в гостинице, ходили за продуктами, стирали, гладили свое белье. В совместном житии мы учились взаимопомощи и терпению, прощению ошибок и огрехов друг друга. Любимой фразой о. Геннадия были слова Св. Ап. Павла из послания к Римлянам (12:10): «Будьте братолюбивы друг к другу с нежностью; в почтительности друг друга предупреждайте».

Уже значительно позже, из Туры он писал: «Для меня отрадно, что вы, мои чада, общаетесь между собой и не просто по-мирски. А по-церковному, евхаристически, как члены одного Тела — Церкви, чада одного Отца — Бога. А мне отрадно сознавать, что Господь сподобил меня соединить вас некогда, сделать близкими друг другу. И чем ближе вы друг другу, тем больше для меня надежды на спасение».

Колоссальное впечатление произвел на меня протоиерей Геннадий Фаст.

В качестве послушания мне выпадало трудиться в Воскресенском храме и в мужском монастыре, насельником которого потом стал о. Геннадий. Огромное духовное влияние этих паломничеств благотворно сказывалось потом во многие моменты моей гражданской и церковной жизни.

К сожалению, братство просуществовало недолго. В августе 1994 г. после возвращения из Енисейска тот духовный надлом, который образовался в отношениях старших братьев с о. Геннадием дал о себе знать. Группа ребят пожаловалась Владыке на своего духовника, в результате о. Геннадий был временно запрещен в священнослужении. Соответственно воскресная школа прекратила свое существование. Вернее кто-то еще пытался собирать молодежь, проводить какие-то беседы, но эти меры не могли реанимировать общину, потому что она вся в своем бытии опиралась на авторитет, знания, энергию и волю о. Геннадия Яковлева.

Наступило очень тяжелое время для него. 31 августа он был у меня в гостях по случаю моего дня рождения, которое по его благословению я перенес с постного 17 числа. Батюшка очень переживал, сокрушался, что оказался предан самыми близкими и любимыми чадами. В его голосе чувствовалось и покаяние в своих ошибках и обычная человеческая обида. Он ощущал себя непонятым и непрощенным. Сложившуюся ситуацию он расценил как повеление свыше изменить свою жизнь и обратиться к монашеству, к которому всегда стремился.

В скорости о. Геннадий покидает Иркутск и отправляется в Енисейский мужской монастырь. В марте 1995 г. батюшка принимает монашеский постриг, в котором получает новое имя Григорий. Следующие три года проходят в труде и молитве, послушании и унижении.

В этот период мы мало общались, он один раз (в 1998) приезжал в Иркутск на обследование и лечение. Во время той побывки он был у меня в гостях. Тогда я познакомил его с моей невестой (теперь матушкой Натальей) и он благословил нас на брак венчальными иконами, они до сих пор бережно хранимы нами вот уже 12 лет.

Отец Григорий говорил, что жизнь в монастыре тяжела для него, ведь он все прежнее время был во главе, управлял, лидировал, а в основе монашеской жизни послушание. Он привык быть среди людей, общаться, а теперь отрезан от всех и внешне и внутренне, ведь сам образ жизни в обители не только предполагает, но и располагает к уединению. При этом он, конечно, не перестает молиться за своих духовных сыновей и дочерей и даже из раза в раз проникается к ним еще большей любовью. «Многое изменилось в отношении к людям… те, кого раньше любил, стали еще ближе и дороже вне зависимости от их отношения ко мне, даже те, кто с клятвою отреклись от меня и желали бы моего исчезновения…»,- писал отец Григорий.

Были и другие обстоятельства, которые сильно мучили о.Григория. Обострились болезни и, вдобавок, не сложились отношения с игуменом монастыря.

В 1998 он уходит из монастыря. Владыка Антоний направляет его в Туру, поселок в Эвенкии за 1000 км. на север от Красноярска, куда можно добраться только самолетом. Так иеромонах Григорий все ближе и ближе подходит к свой «Голгофе».

Вот его слова из письма: «Мне сейчас очень трудно. Так трудно, как не было, кажется, тогда 3,5 года назад. Умом понимаю, что Господь ведет меня все дальше, более узким и тернистым путем, но сил мало, веры не хватает (не веры в Бога, а веры Богу)…У меня такое ощущение будто я вышел на полустанке из поезда без вещей и остался на перроне, а поезд ушел: я пребываю в полной неизвестности — и о своей дальнейшей судьбе и о судьбе тех, кто так дорог моему сердцу…».

Однако батюшка не опустил руки. Найдя на новом месте служения «непаханую целину», он взялся за труд — посетил все организации, школы, больницу, выступал по телевидению, в газете, ежедневно проводил занятия, спевки, говорил проповеди, ходил в гости. Добрые плоды его кипучей деятельности превзошли все ожидания. Приход увеличился втрое, осознанно приняла святое Крещение семья одного местного начальника, также присоединилась к Православию семья бывших баптистов, которая сразу же стала опорой прихода. Администрация задумала построить новый просторный храм.

Большим утешением для него стало командирование в Туру иеромонаха Тимофея, его духовного сына, с которым они вместе подвизались в Енисейском монастыре.

В 1999 г. о. Григорий приезжал в Иркутск. Я тогда уже жил отдельно, с своей семьей — с женой и совсем крохотной дочкой Ксений, ее еще успел подержал на руках мой незабвенный батюшка, другие мои ребятишки родились уже после его смерти. Духовник освятил нам новую однокомнатную квартиру. Это была наша последняя встреча здесь на земле, на встречу в Вечности уповаю по милости Господа и по молитвам духовного отца.

В марте 2000 г. иеромонах Григорий окончил свой земной путь. Труден и необычен был его земной подвиг. На крутом и каменистом подъеме, он не раз падал и разбивал себе колени и руки, но вновь вставал и продолжал свой восход к Богу в самозабвенном попечении, заботе и молитве за тех, кого приютил, возлюбил, взлелеял, ради кого жил и страдал.

Вечная тебе память и упокоение в небесных обителях, отче Григорие!

Священник Алексий Яковлев. Иркутск. Март 2010 г.

Эпизоды и сентенции

История... это не что иное, как собрание басен и бесполезных мелочей...
(Л.Н. Толстой)

Что скажут о тебе другие, коли ты сам о себе ничего сказать не можешь?
(Козьма Прутков)

Григорий Наумович Яковлев - словесник-ветеран, выпустивший в свет несколько поколений школьников. Его можно назвать ветераном и нашей газеты - он давний автор «Литературы». Мы с радостью печатаем его педагогические воспоминания в рубрике «Детское чтение»: ведь это один из вариантов ответа на вечный подростковый вопрос “Кем быть?” Может быть, прочтя мемуары Г.Яковлева, и наши ученики выберут педагогическую стезю? А нашим читателям старшего возраста напоминаем: место и для их интересных мемуаров у нас всегда найдётся.

Вы спрашиваете, как я стал учителем? Решительно никаких предпосылок к занятиям педагогикой - ни родословных, ни каких-либо иных - у меня вроде бы не было. Откуда взялась эта жилка - понятия не имею.

1. Предпосылки

Впрочем, поищем предпосылки. В первом классе моя восемнадцатилетняя учительница Анна Васильевна должна была срочно отлучиться (“Я сама учусь и буду с вами соревноваться”, - говорила она) и неожиданно предложила мне провести урок, а когда перед звонком она вновь оказалась у классной двери, изумилась: в классе было тихо - я, восьмилетка, как ни в чём не бывало вёл урок! Небось наивно подумал тогда: “Пустяки! Легко быть учителем”.

Может быть, это и для меня было первым уроком и первым заблуждением: неужели могу?

Учился я отлично, грамотность была абсолютно пятёрочной. Но один раз мне поставили за диктант “4”: в первом классе я написал “косили лук” (вместо “луг”). Дело в том, что я сразу представил себе баночки с водой на подоконнике, где обычно мы выращивали зелёный лук. Вот его, подумал я, и “косили”, то есть срезали. Эту забавную ошибку я помню всю жизнь. Мне было стыдно.

И в последующие годы мы с моим лучшим другом состязались в грамотности, причём чаще тексты составлял я. Сделать ошибку было совестно, и я до сих пор убеждён, что стыд - великий стимул в одолении неграмотности . Если ребёнок поймёт и почувствует, что позорно делать грамматические ошибки, он многого добьётся, преодолеет даже влияние неблагоприятной социальной среды.

Успешно участвовал я в школьных конкурсах чтецов, а также был самым маленьким “артистом” в Политехническом музее, где проходила встреча с “героями Главсевморпути”, среди которых были трое прославленных папанинцев (четвёртый, сам Иван Папанин, почему-то отсутствовал). Но один из них, Пётр Ширшов, будущий министр морского флота, в антракте остановил меня, похвалил и угостил газированной водой с сиропом. В награду за выступление я получил балалайку. А читал я «Пуговку» Е.Долматовского (теперь - с переделкой - “дворовая песня” в театре М.Розовского), не сознавая её несвоевременности: там ловили японского шпиона, а в это время велись переговоры с Японией.

Имеет ли этот эпизод отношение к будущей профессии учителя литературы? Имеет, хотя не обижусь, если редактор эту “предпосылку” заблокирует. Но убеждён, что имеет, а потому продолжаю.

1941 год, война, в моей школе разместили госпиталь, и я - сначала в интернате на Рязанщине, а потом с мамой и с осколками бомб, собранными на московских тротуарах, - в Ташкенте. Мне десять лет, я юннат и оплачиваемый (сорок рублей и бублик с чаем) дворник в огромной клетке водоплавающих в зоопарке, а также ученик третьего класса. В ташкентский период я оставался почти безнадзорным и жадно впитывал улично-дворовый детский и взрослый фольклор , до сих пор не выветрившийся из моей памяти. Когда стану учителем, это сыграет определённую роль. Но об этом чуть позже. А будучи студентом, я сдавал очередной языковой экзамен, и в моём билете было требование рассказать об арго и жаргоне; в аудиторию внезапно пожаловал ректор института Д.А. Поликарпов, послушал меня и попросил привести примеры, и тут детские воспоминания меня не подвели.

Памятен и “культурный” эпизод приобщения к литературе. В ташкентском зоопарке - зоолотерея. Мама покупает мне и хозяйской внучке несколько билетиков. Все проигрывают. Рядом оказывается Корней Иванович Чуковский. Видит наши расстроенные физиономии и дарит нам ещё десять билетов. К сожалению, тогда этим “приобщение” и ограничилось, но запомнилось. Через много лет я побывал на встрече с Корнеем Ивановичем, прочёл его серьёзные книги и статьи, интереснейшие дневники и мемуары и проникся глубоким уважением к этому человеку. Его книги и голос - мои помощники на уроках.

Теперь я знаю, что в те военные годы в Ташкенте жила и Анна Ахматова, да и не только она. В мои детские руки попадали другие книги. С искусством связь не прерывалась.

Покусанный лебедями-шипунами и горными гусями, я расстался с зоопарком и был принят в детскую театральную студию, которой руководила женщина - профессиональный режиссёр московского театра, не избежавшая эвакуации. Она посмеялась над моей бойкой жестикуляцией при декламации, но в студию взяла и стала знакомить с основами системы Станиславского. В ташкентском парке имени Э.Тельмана существовал наш детский театр, своё здание, в котором едва ли не еженедельно мы устраивали спектакли (входной билет стоил один рубль), а однажды давали представление на сцене настоящего театра вперемежку с артистами МХАТа. Выступали и в госпиталях перед ранеными бойцами. В нашей студии занимались и будущие народные артисты Роман Ткачук и Игорь Ледогоров. С Игорем у меня сохранилась многолетняя дружба. Немаловажная деталь: студийцев бесплатно кормили обедом. После “затирухи” первых месяцев войны это было роскошью.

Случались и забавные истории. Одна из них связана как раз с выступлением в настоящем театре. Я играл роль Деда Мороза. Маленький, загримированный, с белой бородой, я вышел на сцену и вдохновенно продекламировал:

Гляжу, хорошо ли метели
Лесные тропы замели,
И нет ли где трещины, щели,
И нет ли где голой земли...

И вдруг сцена поехала, закружилась, а из зала раздался крик опознавшего меня мальчика: “Гриша!” Кружение сцены кто-то остановил, и порядок в зале был восстановлен. Потом выяснилось, что мой первозданно наивный и свято преданный дружок Акрам, стоявший в ожидании меня за занавесом, заметил нечто похожее на круглый докторский стульчик и спокойно присел на него, не подозревая, что “стул” приспособлен для вращения сцены и смены декораций.

Ташкентская, а затем и московская студия художественного слова при Дворце пионеров научили меня выразительному чтению, без чего не может работать учитель-словесник . В институте мэтр И.Блинов только дошлифовывал то, что я приобрёл в детстве.

Война ещё не закончилась, отец воевал, а мы с мамой вернулись в Москву, и я поступил в 5-й класс 324-й школы. В ней учился и Сима Соловейчик (на год старше меня) - курчавый умный мальчик, который в зловещем 1948 году, в разгар ожесточённого преследования “космополитов”, сумел окончить нашу школу с золотой медалью и поступить в МГУ на отделение журналистики филфака. Он стал блестящим журналистом, позднее - организатором огромного издательства, написал увлекательные книги по педагогике, но первые статьи вынужден был подписывать псевдонимом “С.Соловьёв”. С Симой мы общались до его смерти. О 324-й школе и её директоре он написал статью «Апология Горбунова Михаила Ивановича». Но в оценке этой личности мы с ним разошлись. Михаил Иванович был крутым директором и, на мой взгляд, плохим учителем. Он у нас преподавал историю в 8-м классе. В дрожащей тишине садился за учительский стол, клал на него сшитые пять-шесть старых тетрадей с конспектами и начинал читать один из них, спрашивал выученное по учебнику. Из этого состоял урок. И я понял, что так никогда не следует “общаться” с классом .

324-я школа, я полагаю, была на хорошем счету у высокого руководства. Но учителя в ней в послевоенные годы были разные. Очень любили ребята в 6–7-х классах учительницу географии, которая не отличалась глубиной познания предмета, но была “своей в доску”: создавала на уроке атмосферу домашнего уюта, добродушно подшучивала над отдельными персонами, над неудачниками и лентяями, снисходительно ставила оценки. В старших классах её сменил подтянутый и суховатый участник войны, основательно “владевший материалом”; географию учили, но к личности учителя оставались равнодушны.

Попадались и занятные “чудики” вроде математика в 7-м классе. Он, с красноватым припухшим носом, войдя в класс, по-хозяйски располагался за столом, раскладывал на нём бутерброды и крутые яйца и коварно разглядывал журнал, выбирая жертву. Класс замолкал, а педагог грозно возглашал: “Комаров, ко мне!” Едва трепещущий ребёнок приближался, учитель под общий хохот резким движением разбивал яйцо о лоб страдальца и милостиво разрешал: “Садись!” Спокойно покушав, воспитатель уже всерьёз вызывал кого-нибудь к доске, и, если решение задачки или устный ответ были неверными, педагог беззвучно подходил к доске и громко стукался об неё затылком. Этот сигнал означал обречённость отвечавшего.

При всех его причудах к нему относились по-доброму. Привлекала не математика, а особое свойство человека. Однажды в школе погас свет, и учитель достал из кармана небольшую книжку разгромленного Ждановым Зощенко, подошёл к окну, куда ещё доходили лучи солнца (учились во вторую смену), и стал то наизусть, то по книге читать рассказы. Когда сметливые дети установили страсть к Зощенко нашего математика и почти постоянное наличие в его портфеле или кармане весёлых произведений, кое-кто додумался перед его приходом что-то портить в розетке, и мы не раз смеялись в полутьме над тем, что читал нам “артист погорелого театра”, как между собой беззлобно называли мы его.

В том же седьмом классе я был удивлён, обнаружив в классном журнале незаслуженную “пятёрку” по зоологии. Спрашиваю учительницу.

Ты же вчера в школьном концерте читал «Песню о Буревестнике» и так хорошо рассказал о пингвинах, гагарах, чайках. Вот и “пятёрка”.

В старших классах я был влюблён в живую и своеобразную математичку и не любил своего классного руководителя-физика, частенько писавшего в моём дневнике воззвания к родителям и не ведавшего, что я уже два года живу без них. Внешне он напоминал Николая II. Физику он, безусловно, знал, но это меня не воодушевляло.

Я сделал вывод о том, что у школьников интерес к предмету и к учителю далеко не всегда вызывается его эрудицией или моральными достоинствами . Поэтому, мне кажется, к идее выбора учениками учителя, что уже кое-где практикуется, надо подходить с умом и осмотрительностью.

Не могу обойти молчанием один эпизод моей жизни школьного периода. Каждое лето я с удовольствием проводил в пионерском лагере. Последнее моё пребывание там ознаменовалось уникальным для меня и, вероятно, типичным для эпохи событием. Это происходило в 1945 году (мне - 14 лет) на станции Удельная под Москвой. Я состоял в самой старшей группе. Властолюбивый пионервожатый был ненамного старше меня, но воображал себя крупным начальником и с упоением командовал и вредничал. Я быстро сочинил про него ироническую песенку, которая, к моему удивлению, мгновенно обрела популярность: дети стали напевать её. На пятый день моего блаженного отдыха объявили всеобщую линейку, и меня торжественно исключили из пионерлагеря с ужасающей формулировкой, весь кошмар которой до меня дошёл через годы: “За антисоветскую пропаганду”. Я с чемоданчиком, к изумлению мамули, стоял в дверях коммуналки, а маме прислали на работу зловещее извещение о моём поступке. А работала мама старшим бухгалтером и ревизором в Министерстве юстиции СССР. Только исключительным уважением к ней могу объяснить то, что политическому делу не был дан ход. Понятно, никаким антисоветчиком я тогда не был, тем более что это был год Великой Победы. Но урок я должен был извлечь: шутить с советской властью и её представителями, даже на низшем уровне, опасно . Должен был извлечь урок, но не извлёк. И тогда, и позже я, как и тысячи людей в стране, верил той радужной информации, которая ежедневно влетала в наши уши и в наше сознание из круглых чёрных репродукторов, громоздившихся в каждой квартире. Мы ничего не знали, мы были молоды, и я радовался жизни, страдал, как и следовало, от любви к девушке, а в остальном был настроен весьма оптимистично. Характерное стихотворение моей юности называлось «Я счастлив!».

Я счастлив нынче. Я иду
По улице моей
И улыбаюсь на ходу:
Бывает же у всех в году
Счастливейший из дней!

И солнце радостно глядит,
И милиционер,
И светом солнечным облит
Ильинский старый сквер.

Сегодня я во всё влюблён
И, кажется, во всех:
И в этот уличный трезвон,
И в милый детский смех,
Во всех, кто честен, добр и смел,
И в новые авто...
Сегодня сделать много дел
Я смог бы, если б захотел,
Так много, как никто.
Но знаю, чувствую, друзья:
У вас вопрос повис:
Какое счастье у меня:
Любовь, письмо, сюрприз?

Да никакого, ерунда:
Я счастлив так почти всегда.

Учась в 10-м классе, я решил, что настала пора внести коррективы в грамматику русского языка. В 1918 году отменили твёрдый знак в конце существительных - и ничего, никого это не волнует ныне. Почему бы теперь не убрать абсолютно бессмысленный мягкий знак в глаголах “смеёшься”, “сидишь”, “дерёшься”, “врёшь”, “идёшь” и т.п.? Я знаю причину появления “ь” после шипящих: в древнерусском языке шипящие звучали мягко, отвердели потом. По крайней мере звук “ш” стал иным. И я отправил письмо в редакцию «Литературной газеты». Шёл 1949 год. К письму десятиклассника отнеслись на редкость серьёзно. Редакция переслала его в Ин­ститут русского языка Академии наук СССР, о чём известил меня учёный секретарь института. К этому извещению, присланному в 324-ю школу на моё имя, был приложен ответ знаменитого лингвиста профессора А.Б. Шапиро. Письмо сохранилось, и я его цитирую: “Употребление буквы «ь» после «ш» во втором лице глаголов в настоящее время дейст­вительно не имеет значения ни для произношения, ни для распознавания грамматической формы. Написание это в настоящее время сохраняется в силу традиции. Однако отмена «ь» в этих формах вызвала бы значительное изменение внешнего вида печатного и письменного текста, что является элементом реформы письма. Реформа же письма в данное время по целому ряду причин нецелесообразна”. В хрущёвские времена языковеды подготовили реформу грамматики. Поднялся шум в прессе, выступали и “за” и “против” реформы. Наконец авторитетный писатель Леонид Леонов оповестил мир, что если реформа будет проведена, то он “не станет есть этих «огурцей»”. Точка была поставлена: нам этого не надобно.

Не так давно группа умных лингвистов, десять лет усердно трудившаяся над проектом поправок к правописанию, выступила с конкретными предложениями. На учёных зашикали, переходя порой чуть ли не на крик: “Мы не позволим уродовать русский язык!” Это прозвучало уже из очень высоких инстанций. Но, помилуйте, кто же собирается уродовать великий язык? Речь шла лишь о разумном упрощении некоторых правил, о единообразии правописания, о сокращении бесчисленных исключений из правил грамматики и т.д. Да, прошло больше пятидесяти лет со времён ответа профессора Шапиро, а “элементы реформы письма” всё ещё “в данное время по целому ряду причин нецелесообразны”. Ждите, дорогие наши ученики!

Возможно, возросший интерес к занятиям русским языком, желание что-то практически исправить в этой области повернули меня лицом к литфаку пединститута.

Публикация статьи произведена при поддержке сервиса по продаже билетов на концертные мероприятия Москвы Vipticket.ru. На сайте вы сможете приобрести онлайн билеты на концерты в Москве . Гастроли звезд мирового уровня, выступления исполнителей отечественной эстрады самых разнообразных жанров или театральные постановки, спортивные мероприятия или представления для детей – сервис Vipticket.ru даст вам возможность приобрести любые билеты с доставкой, в любом количестве, без очередей и по цене ниже розничной.

) - автор сочинения "Извещение праведное о расколе беспоповщины". Происходил от православных родителей, перешедших впоследствии в даниловский беспоповщинский толк и поселившихся в Выговской пустыни. В Выгорецком монастыре Я. проходил должности пономаря, псаломщика, канонархиста и головщика. Прожив около 20 лет в Выгорецком м-ре, Я. перешел в Сергиев скит , где прожил семь лет; за это время Я. имел возможность близко узнать всех главных выгорецких деятелей, начиная с Данилы Викулова и Андрея Денисова; при нем происходило составление знаменитых "Поморских ответов" на вопросы Иеромонаха Неофита. Размышления и исследования о спорных религиозных вопросах привели Я. к соединению с православной церковью. По смерти отца, в г.,.Я. отправился в СПб. Принятый "благосердо" св. синодом, Я. представил ему свои тетради с выписками из святоотеческих книг в опровержение раскольнических лжеучений, а затем приступил к составлению "Извещения праведного о расколе беспоповщины", для представления также св. синоду в виде покаянного писания. Сочинение это он заключил просьбой к православным архипастырям - принять его в церковное общение, "иже четыредесятолетно гладом причащения истаеваемого"; он просил также определить его в какое-либо пристойное ему дело, но не "в мирском и любострастном жительстве", а "в тихости спасительного монашеского пристанища". Есть основание полагать, что поступивший в г. из игуменов Можайского Колоцкого монастыря в настоятели Переславского Данилова архимандрит Гермоген - именно бывший беспоповец Григорий Я. Настоятелем Данилова м-ря архим. Гермоген был не более года: в 175 6 г. он скончался в Воскресенском, именуемом Новый Иерусалим , монастыре. Сочинение Я. в подлиннике имеет следующее заглавие: "Испытание о раскольнических мнениях и исповедание о единой соборной истинной и православной церкви, вкупе и извещение праведное о расколе беспоповщины , в лето -е, нелицемерное мое и чистое пред Господом Богом, многогрешного Григория Иаковлева сына". В нем говорится о еретиках, существовавших в греческой церкви, потом о еретиках, бывших в церкви российской - стригольниках, учениках Феодосия Косого, о начале раскола; излагается история поморского или Данилова раскольнического толка; произносится суждение о беспоповщинском расколе вообще. Изложив свою собственную биографию, автор сообщает сведения о всех лицах поморского и иных беспоповских согласий, которые были ему лично известны и о которых он знал из верных источников, а также сведения о сочинениях главных выгорецких учителей, о библиотеке Выгорецкого монастыря; наконец, предлагает свои соображения о средствах к ослаблению поморского раскола, или, как он выражается, о "способах к обращению раскольников иже в Суземке". Яковлев несомненно обладал замечательным умом, обширной начитанностью, редкой памятью и, надобно полагать, большим ораторским талантом, - способностью убедительно и свободно излагать свои мысли в устных беседах, чем только и можно объяснить его решительное влияние на людей, подобных Алексею Иродионову, который называл его "дивным мужем". Как писатель, Я. значительно уступает Алексею Иродионову; в его сочинении ощущается иногда недостаток строгой логической последовательности и правильности речи. Для истории раскола, особенно поморского, сочинения Я. - материал великой цены. Проф. Н. Субботин издал вполне собственно четвертую главу его, самую обширную и самую важную в историческом отношении, а из других извлек только то, что представляет интерес для истории раскола. Сочинение Я. издано по рукописи, находящейся в библиотеке черниговской дух. семинарии (№ 141). Рукопись эта написана довольно красивой и тщательной скорописью, с фигурными заглавными буквами и некоторыми рисунками. В рукописи помещена составленная Я. карта "Суземка раскольнического" в Заонежье, с обозначением существовавших в его время раскольнических скитов и земельных участков, весьма полезная для ознакомления с состоянием поморского раскола в половине XVIII ст. Точная копия этой ландкарты приложена к изданию сочинения Я. См. Н. Субботин, "Бывшего беспоповца Григория Яковлева Извещение праведное о расколе беспоповщины" (М., ; здесь же и биографические сведения об Я.)

Яковлев Григорий

Я ковлев (Григорий, 1703 - 1756) - автор сочинения "Извещение праведное о расколе беспоповщины". Происходил от православных родителей, перешедших впоследствии в даниловский беспоповщинский толк и поселившихся в Выговской пустыне. В Выгорецком монастыре Яковлев проходил должности пономаря, псаломщика, канонархиста и головщика. Прожив около 20 лет в Выгорецком монастыре, Яковлев перешел в Сергиев скит, где прожил семь лет; за это время Яковлев имел возможность близко узнать всех главных выгорецких деятелей, начиная с Данилы Викулова и ; при нем происходило составление знаменитых "Поморских ответов" на вопросы иеромонаха Неофита. Размышления и исследования о спорных религиозных вопросах привели Яковлева к соединению с православной церковью. По смерти отца, в 1748 г., Яковлев отправился в Санкт-Петербург. Принятый "благосердно" Святейшим Синодом, Яковлев представил ему свои тетради с выписками из святоотеческих книг в опровержение раскольнических лжеучений, а затем приступил к составлению "Извещения праведного о расколе беспоповщины", для представления также Святейшему Синоду в виде покаянного писания. Сочинение это он заключил просьбой к православным архипастырям - принять его в церковное общение, "иже четыредесятолетно гладом причащения истаеваемого"; он просил также определить его в какое-либо пристойное ему дело, но не в "в мирском и любострастном жительстве", а "в тихости спасительного монашеского пристанища". Есть основание полагать, что поступивший в 1755 г. из игуменов Можайского Колоцкого монастыря в настоятели Переславского Данилова архимандрит Гермоген - именно бывший беспоповец Григорий Яковлев. Настоятелем Данилова монастыря архимандрит Гермоген был не более года: в 1756 г. он скончался в Воскресенском, именуемом Новый Иерусалим, монастыре. Сочинение Яковлева в подлиннике имеет следующее заглавие: "Испытание о раскольнических мнениях и исповедание о единой соборной истинной и православной церкви, вкупе и извещение праведное о расколе беспоповщины, в лето 1748-е, нелицемерное мое и чистое пред Господом Богом, многогрешного Григория Иаковлева сына". В нем говорится о еретиках, существовавших в греческой церкви, потом о еретиках, бывших в церкви российской - стригольниках, учениках , о начале раскола; излагается история поморского или Данилова раскольнического толка; произносится суждение о беспоповщинском расколе вообще. Изложив свою собственную биографию, автор сообщает сведения о всех лицах поморского и иных беспоповских согласий, которые были ему лично известны и о которых он знал из верных источников, а также сведения о сочинениях главных выгорецких учителей, о библиотеке Выгорецкого монастыря; наконец, предлагает свои соображения о средствах к ослаблению поморского раскола, или, как он выражается, о "способах к обращению раскольников иже в Суземке". Яковлев несомненно обладал замечательным умом, обширной начитанностью, редкой памятью и, надобно полагать, большим ораторским талантом, - способностью убедительно и свободно излагать свои мысли в устных беседах, чем только и можно объяснить его решительное влияние на людей, подобных Алексею Иродионову, который называл его "дивным мужем". Как писатель, Яковлев значительно уступает Алексею Иродионову; в его сочинениях ощущается иногда недостаток строгой логической последовательности и правильности речи. Для истории раскола, особенно поморского, сочинения Яковлева - материал великой цены. Профессор издал вполне собственно четвертую главу его, самую обширную и самую важную в историческом отношении, а из других извлек только то, что представляет интерес для истории раскола. Сочинение Яковлева издано по рукописи, находившейся в библиотеке черниговской духовной семинарии (№ 141). Рукопись эта написана довольно красивой и тщательной скорописью, с фигурными заглавными буквами и некоторыми рисунками. В рукописи помещена составленная Яковлевым карта "Суземка раскольнического" в Заонежье, с обозначением существовавших в его время раскольнических скитов и земельных участков, весьма полезная для ознакомления с состоянием поморского раскола в половине XVIII столетия. Точная копия этой ландкарты приложена к изданию сочинения Яковлева. См. Н. Субботин "Бывшего беспоповца Григория Яковлева Извещение праведное о расколе беспоповщины" (Москва, 1888; здесь же и биографические сведения об Яковлеве).